母尼になりて、同じ家の内なれど、かたことに住みはなれてあり。
Матушка стала монахиней, и хотя она оставалась в одном с нами доме, но жила отдельно от семьи.
ててはただ我をおとなにしすゑて、我は世にも出でまじらはず、かげにかくれたらむやうにてゐたるを見るも、たのもしげなく心細くおぼゆるに、きこしめすゆかりある所に、「何となくつれづれに心細くてあらむよりは。」と召すを、
Отец сделал хозяйкой меня, а сам словно отступил в тень и оборвал все связи с миром. Глядя на него, я чувствовала, что он едва ли может быть опорой, и это меня пугало. Как-то от близких нам людей, которые знали моё положение, пришла записка с приглашением ко двору: «Чем так вот бесцельно скучать и грустить, не лучше ли…»
古代の親は、宮仕人はいとうきことなりと思ひて過さするを、
Мой старомодный батюшка полагал, что служить при дворе тяжело, и не отпускал меня, но нашлись люди, которые сказали ему:
「今の人は、さのみこそは出でたて。さてもおのづからよきためしもあり。さても試みよ。」といふ人々ありて、
«Теперь в свете только так и можно продвинуться, все так делают нынче. К тому же, сам собой может подвернуться случай… Испытайте же судьбу!»
菊の濃く淡き八つばかりに、濃きかいねりを上に着たり。
Поверх восьми слоев нижних одежд оттенка «хризантема» я была облачена в тёмно-пурпурный шёлковый верхний наряд.
さこそ物語にのみ心を入れて、それを見るよりほかに行き通ふ類、親族などだに殊になく、古代の親どものかげばかりにて、月をも花をも見るよりほかのことはなきならひに、立ち出づるほどの心地、あれかにもあらず、うつつともおぼえで、暁にはまかでぬ。
Всегда погружённая в чтение повестей, я не имела ни связей, ни знакомств в свете, и, живя под крылышком своих родителей, людей старого склада, я только и умела, что любоваться луной и цветами. Теперь, попав в общество, я сама себя не помнила, не зная, сон это или явь… На рассвете я вернулась домой.
里びたる心地には、なかなか定まりたらむ里住よりはをかしきことをも見聞きて、心もなぐさみやせむと思ふをりをりありしを、いとはしたなく悲しかるべきことにこそあべかめれと思へどいかがせむ。
Душою неискушённая провинциалка, я раньше думала, что по сравнению с размеренной жизнью в родительском доме, я много интересного смогу увидеть и услышать, будут у меня и свои радости… Временами я и теперь на это надеялась, но привыкала к новому месту с трудом, и уже видно было, что меня ждали лишь разочарования. Хотя я это понимала, как мне было поступить?
上には時々夜々ものぼりて、知らぬ人の中にうちふして、つゆまどろまれず、恥づかしう物のつつましきままに、忍びてうち泣かれつつ、暁には夜深くおりて、日ぐらし、てての老いおとろへて、我が子としても頼もしからむかげのやうに思ひ頼み向ひゐたるに、こひしくおぼつかなくのみおぼう。
Иногда приходилось и ночь проводить в высочайших покоях, лёжа бок о бок с совсем незнакомыми дамами. Я не могла далее задремать от смущения и робости, и проливала слезы, а на рассвете, ещё в темноте, возвращалась в свою комнату и весь день представляла, как тоскуют без меня мои старые и немощные родители, для которых я единственная опора. Все мысли мои были — любовь и тревога о них.
母なくなりにしめひどもも、生まれしよりひとつにて、夜は左右に臥しおきするも、あはれに思ひ出でられなどして、心もそらに眺め暮らさる。
Да и племянницы мои, рано лишившиеся матери — почти с самого своего рождения они были со мной, даже спать я их укладывала возле себя, одну справа, а другую слева, — их я тоже вспоминала и жалела. Так я и жила, словно душа блуждала где-то далеко-далеко…
立ち聞きかいまむ人のけはひして、いといみじく物つつまし。
Во дворце же мне всё время казалось, что на меня смотрят, даже потихоньку подглядывают, и я смущалась и чувствовала себя крайне стеснённо.
十日ばかりありてまかでたれば、てて、はは、すびつに火などおこして待ちゐたりけり。
Но вот прошло десять дней, и я вернулась домой. Отец и мать ждали меня, приготовив жаровню с угольями[77].
[77] Отец и мать ждали меня, приготовив жаровню с угольями. — Квадратная керамическая жаровня служила в японском доме единственным средством отопления.
車よりおりたるをうち見て、「おはする時こそ一目も見えさぶらひなどもありけれ、この日ごろは人声もせず、前に人影も見えず、いと心細くわびしかりつる。かうてのみも、まろが身をば、いかがせむとかする。」とうち泣くを見るもいと悲し。
Лишь только увидев меня, спускающуюся из экипажа, отец расплакался: «Когда ты была дома, к нам кто-то иногда заглядывал, иногда посыльные приходили, а в эти дни — хоть бы голос чей-то раздался, хоть бы тень человеческая промелькнула! Никого, одиночество и тоска. Как мне, старику, жить?» — на него было больно смотреть.