Вот мы проходим мимо соснового бора в Ута.

Сколько же в нем сосен, сколько тысяч лет они стоят? Никто не знает[22].

Теперь ведь месяц добрых отношений[43], поэтому у нас возник разговор о том, каков день Крысы в столице. "Ах, были бы сосенки!" — говорили мы, но напрасно, потому что было это посреди моря.

Миновали сосновый бор на Черном мысе.

Название места черное, цвет сосен — зелёный, волны на берегу подобны снегу, раковины — цвета Иудина дерева[51], так что до пяти цветов тут не хватает лишь одного[52].

Рядом даже была сосна.

Ныне, когда в жизни так ценится внешняя яркость, сердца людей стремятся к показному блеску, и появляется множество песен безвкусных, легковесных, преходящих. Иные служат забавой в домах легкомысленных сластолюбцев, сокрытые от взоров наподобие рухнувшего дерева, что гниет под водой. Не место песням и на людных сборищах, где они всем открыты, словно метелки цветущего мисканта. Поразмыслив, с чего начиналась японская поэзия, мы поймем, что негоже ей пребывать в таком положении. Многие поколения правителей в стародавние времена созывали бывало придворных, повелевая им воспеть в стихах красу вешних вишен на заре или луну осенней ночи. Порой поэт отправлялся нехожеными тропами в дальний край, чтобы предаться созерцанию цветов, порой уходил в беспросветный мрак ночи, чтобы помыслами устремиться к луне. Государи же читали те сочинения, отделяя искусные от невежественных.

Не только о том, но и о многом ином писали поэты: сравнивали век повелителя с камушком, что станет скалою;[22] уповали на милость государеву, уподобляя сень той милости тени от горы Цукуба;[23] изливали радость и ликование, переполняющие сердце;[24] приравнивали любовь свою к дыму, клубящемуся над вершиной Фудзи;[25] вспоминали о друзьях, слушая верещание сверчка;[26] размышляли о том, как стареют они вместе с соснами в Такасаго и в Суминоэ;[27] припоминали, как доводилось некогда им восходить на гору Отоко;[28] сетовали на то, как недолговечна краса «цветка-девицы» патринии;[29] созерцая опадающие лепестки вешним утром, слушая шорох облетающих листьев осенним вечером, скорбели они о том, что с каждым годом отражение в зеркале являет взору все более «снега и белогривых волн»;[30] дивились они бренности плоти своей при виде росы на траве или иены на воде.[31] Иные оплакивали ушедшую безвозвратно пору своего расцвета;[32] печалились о том, что жизнь разлучила их с близкими;[33] иные заставляли волну подниматься до вершины горы Суэномацу;[34] иные черпали воду из ручья на лугу[35] любовались листьями осенних хаги[36] или считали удары фазаньих крыльев на ранней заре.[37] Иные горевали о превратностях жизни, сравнивая чреду их с бесчисленными коленцами черного бамбука,[38] или, воспевая образ реки Ёсино, пеняли на несовершенство мира.[39] Услыхав, что дым перестал куриться над вершиной Фудзи[40] или что обветшал мост Нагара,[41] только в песне искали они утешения сердцу.

И вот, отломив обсыпанную снегом ветку сосны, росшей перед дворцом Сокёдэн, она так сложила:

Песня принцессы Нукада, сложенная в ответ принцу [Югэ], когда он прислал ей из Ёсину сорванную им ветку старой сосны

Правление верховного владыки, ведавшего Поднебесной во дворце Окамото в последующее время
Амэ-тоё-такара-икаси-хитараси-химэ

Две песни принца Арима, сложенные им, когда он, печалясь о своей участи, завязывал ветви сосны

Две песни, сложенные Нага Окимаро в печали при виде связанных веток сосны

Дворец Нара.

Две песни Кавабэ Мияхито, сложенные в печали в четвертом году Вадо [711] при виде трупа молодой девушки в сосновом бору в Химэдзима

№ 12. Пятисложное. Воспеваю одинокую сосну.

13 дня 1-го месяца 2-го г. Тэмпё все собрались в доме благородного старца — генерал-губернатора Дадзайфу, пировали и сочиняли песни. Был прекрасный месяц ранней весны. Приятно было мягкое дуновение ветерка. Сливы раскрылись, словно покрытые белой пудрой красавицы, сидящие перед зеркалом. Орхидеи благоухали, словно пропитанные ароматом драгоценные женские пояса, украшенные жемчугом. А в час зари возле горных вершин проплывали белые облака, и сосны, покрытые легкой дымкой, слегка наклоняли зеленые верхушки, словно шелковые балдахины. В часы сумерек горные долины наполнялись туманом, и птицы, окутанные его тонким шелком, не могли найти дорогу в лесах.
В саду танцевали молодые бабочки, а в небе возвращались на родину старые гуси. И вот, расположившись на земле под шелковым балдахином небес, мы придвинулись друг к другу и обменивались чарками с вином, забыв „о речах в глубине одной комнаты" и, „распахнув ворот навстречу туману и дыму", мы всем сердцем почувствовали свободу и с радостью ощутили умиротворение.
И если не обратиться к „садам литературы", то чем еще выразить нам свои чувства?
В китайской поэзии уже есть собрание стихов об опадающих сливах. Чем же будет отличаться нынешнее от древнего? Тем, что мы должны воспеть прекрасные сливы этого сада, сложив японские короткие песни — танка.

Но холода минуют, верность сосны и бамбука упрочив.

Песня Ки Кахито, сложенная при виде сосны на заросшем холме в Томи

Песни, сложенные на пиру, когда, поднявшись на холм Икудзи, все собрались под сосной в одиннадцатый день первого месяца шестнадцатого года Тэмпё [744]

- помню, рассказывал он мне, как однажды, взяв уголек от соснового факела, написал на скале.

Обступившие нас склоны казались неприступно дикими, горные теснины уходили вдаль, вокруг чернели сосны и криптомерии, зеленел напитанный влагой мох, и хотя стояла уже четвертая луна, все еще было холодно.

Рано утром сияние покинуло комнату и осветило сосну в саду храма.

От Двух сосен — Нихонмацу повернули направо и, взглянув на каменную пещеру Куродзука, заночевали в Фукусима.

Сосна Такэкума и в самом деле приводит в изумление.

Кажется, в те давние времена человек, который был назначен правителем в страну Митиноку, приказал срубить эту сосну и сделать из нее сваи для моста через реку Наторигава, во всяком случае, не зря же Ноин сказал:

Вот так одни поколения срубали сосну, другие ее снова сажали, однако ныне она выглядит так, как подобает выглядеть тысячелетней сосне, и радует взоры своим благолепием.

Монах по имени Нэмугаку[82], удалившийся в горы Хиэ, там, в горах, поселился и однажды, увидев засохшую сосну у жилища безвременно скончавшегося монаха, славившегося великой добродетелью:

Были мы и в сосновом лесу, куда не проникали даже солнечные лучи, наверное, именно это место и называется Коносита - Под Деревьями!

Между соснами повсюду виднеются могилы, и печаль моя еще более умножилась: «Вот он каков, конец клятв «станем птиц неразлучной четою, будем раздвоенной веткой расти»,

Ярко зеленеют сосны, ветки гнутся под порывами морского ветра, их причудливые изгибы как будто распрямляются сами.

Кроме того, в тени сосен я заметил случайно человека, отвратившегося от мира, он, очевидно, живет тут же рядом в уединенной хижине из трав,

На двенадцатый день отправились в Хираидзуми, намереваясь посмотреть на известную сосну Сестринский зуб - Анэха-но мацу и мост Порванная нить - Одаэ-но хаси,

Повсюду нагроможденье скал и утесов, на них стареют сосны и кипарисы, земля и древние камни лоснятся от мха, храмы на вершине закрыты, ни единый звук не нарушает тишины.

Среди причудливых каменных глыб растут старые сосны, на вершине утеса стоит небольшая крытая мискантом молельня - да, место это и в самом деле замечательное.

Подойдя к границе Этидзэн, я сел в лодку в бухте Ёсидзаки и, оттолкнувшись шестом, поплыл к Сосне на Перекате — Сиогоси-но мацу.

Благоговейный трепет охватывает при виде древних храмовых стен, лунный свет льется сквозь ветви сосен, и белый песок перед святилищем сверкает, словно покрытый инеем.

Покрытые резьбой балки и расписные стены искорежены ветрами, пропитаны влагой дождей, причудливых форм камни и диковинных очертаний сосны исчезли под разросшимся хмелем, но перед бамбуковым настилом галереи благоухает покрытое цветами мандариновое деревце юдзу:

Пришли поклониться храмам Таима на горе Футагамияма и там, увидев росшую в храмовом саду сосну, я подумал истинно, вот уже тысячу лет стоит она здесь.

Сравнивают с сосной

забрался на высохшую сосну, свалился с нее и умер.