Суэнома̀цу — «Последние сосны»,

На горе Суэ-но Мацуяма стоит монастырь, он называется Массёдзан.

Ныне, когда в жизни так ценится внешняя яркость, сердца людей стремятся к показному блеску, и появляется множество песен безвкусных, легковесных, преходящих. Иные служат забавой в домах легкомысленных сластолюбцев, сокрытые от взоров наподобие рухнувшего дерева, что гниет под водой. Не место песням и на людных сборищах, где они всем открыты, словно метелки цветущего мисканта. Поразмыслив, с чего начиналась японская поэзия, мы поймем, что негоже ей пребывать в таком положении. Многие поколения правителей в стародавние времена созывали бывало придворных, повелевая им воспеть в стихах красу вешних вишен на заре или луну осенней ночи. Порой поэт отправлялся нехожеными тропами в дальний край, чтобы предаться созерцанию цветов, порой уходил в беспросветный мрак ночи, чтобы помыслами устремиться к луне. Государи же читали те сочинения, отделяя искусные от невежественных.

Не только о том, но и о многом ином писали поэты: сравнивали век повелителя с камушком, что станет скалою;[22] уповали на милость государеву, уподобляя сень той милости тени от горы Цукуба;[23] изливали радость и ликование, переполняющие сердце;[24] приравнивали любовь свою к дыму, клубящемуся над вершиной Фудзи;[25] вспоминали о друзьях, слушая верещание сверчка;[26] размышляли о том, как стареют они вместе с соснами в Такасаго и в Суминоэ;[27] припоминали, как доводилось некогда им восходить на гору Отоко;[28] сетовали на то, как недолговечна краса «цветка-девицы» патринии;[29] созерцая опадающие лепестки вешним утром, слушая шорох облетающих листьев осенним вечером, скорбели они о том, что с каждым годом отражение в зеркале являет взору все более «снега и белогривых волн»;[30] дивились они бренности плоти своей при виде росы на траве или иены на воде.[31] Иные оплакивали ушедшую безвозвратно пору своего расцвета;[32] печалились о том, что жизнь разлучила их с близкими;[33] иные заставляли волну подниматься до вершины горы Суэномацу;[34] иные черпали воду из ручья на лугу[35] любовались листьями осенних хаги[36] или считали удары фазаньих крыльев на ранней заре.[37] Иные горевали о превратностях жизни, сравнивая чреду их с бесчисленными коленцами черного бамбука,[38] или, воспевая образ реки Ёсино, пеняли на несовершенство мира.[39] Услыхав, что дым перестал куриться над вершиной Фудзи[40] или что обветшал мост Нагара,[41] только в песне искали они утешения сердцу.